Неточные совпадения
Женщина рассказала печальную историю, перебивая
рассказ умильным гульканием девочке и уверениями, что Мери в раю. Когда Лонгрен узнал подробности, рай показался ему немного светлее дровяного сарая, и он подумал, что огонь
простой лампы — будь теперь они все вместе, втроем — был бы для ушедшей в неведомую страну женщины незаменимой отрадой.
Эти ее анекдоты очень хорошо сливались с ее же
рассказами о маленьких идиллиях и драмах
простых людей, и в общем получалась картина морально уравновешенной жизни, где нет ни героев, ни рабов, а только — обыкновенные люди.
Рассказ этот по языку и манерам был
рассказ самого
простого, хорошего мужицкого парня, и Нехлюдову было особенно странно слышать этот
рассказ из уст арестанта в позорной одежде и в тюрьме.
Но эти люди, которые будут с самого начала
рассказа думать про моих Веру Павловну, Кирсанова, Лопухова: «ну да, это наши добрые знакомые,
простые обыкновенные люди, как мы», — люди, которые будут так думать о моих главных действующих лицах, все-таки еще составляют меньшинство публики.
Все взоры обратились на Анну Савишну Глобову, довольно
простую вдову, всеми любимую за добрый и веселый нрав. Все с любопытством приготовились услышать ее
рассказ.
Как же мне было признаться, как сказать Р. в январе, что я ошибся в августе, говоря ей о своей любви. Как она могла поверить в истину моего
рассказа — новая любовь была бы понятнее, измена —
проще. Как мог дальний образ отсутствующей вступить в борьбу с настоящим, как могла струя другой любви пройти через этот горн и выйти больше сознанной и сильной — все это я сам не понимал, а чувствовал, что все это правда.
Нам очень нравилось это юмористическое объяснение, побеждавшее ужасное представление о воющем привидении, и мы впоследствии часто просили отца вновь рассказывать нам это происшествие.
Рассказ кончался веселым смехом… Но это трезвое объяснение на кухне не произвело ни малейшего впечатления. Кухарка Будзиньская, а за ней и другие объяснили дело еще
проще: солдат и сам знался с нечистой силой; он по — приятельски столковался с «марой», и нечистый ушел в другое место.
Николай сел рядом с ней, смущенно отвернув в сторону радостное лицо и приглаживая волосы, но скоро повернулся и, глядя на мать, жадно слушал ее плавный,
простой и яркий
рассказ.
Окна были наглухо закрыты ставнями, комната полна сумрачной прохлады, и в чуткую память мальчика свободно и глубоко ложились
простые отцовские
рассказы.
Он был уверен, что все женщины, кроме Власьевны, такие же
простые, ласковые и радостно покорные ласкам, какою была Палага, так же полны жалости к людям, как полна была ею — по
рассказам отца — его мать; они все казались ему матерями, добрыми сёстрами и невестами, которые ожидают жениха, как цветы солнца.
Ей понравилась его прямота и непринужденность, и лицо его ей понравилось; но все существо Инсарова, спокойно твердое и обыденно
простое, как-то не ладилось с тем образом, который составился у нее в голове от
рассказов Берсенева.
Софья Николавна также по достоинству оценила
простую речь старика; она уже прежде, по одним
рассказам, полюбила его заочно.
Но я с самого начала нашего знакомства взял с нею такой серьезный, искренний и
простой тон, что она охотно принимала на бесконтрольную веру все мои
рассказы.
«Полесье… глушь… лоно природы…
простые нравы… первобытные натуры, — думал я, сидя в вагоне, — совсем незнакомый мне народ, со странными обычаями, своеобразным языком… и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и песен!» А я в то время (рассказывать, так все рассказывать) уже успел тиснуть в одной маленькой газетке
рассказ с двумя убийствами и одним самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.
Я расспрашивал его об образе жизни старика и из всех подробностей увидел, что он остался тот же,
простой, благородный, восторженный, юный; я понял из
рассказа, что я обогнал Жозефа в совершеннолетии, что я старее его.
Он даже начал дело с
простой шутки, думая, что люди, не подорожившие своими средствами для постройки флота, видевшие превосходство иностранцев в разных знаниях и искусствах, отрекшиеся, по воле царя, от своей величавой, неподвижной спеси, прогулявшиеся за границу или слышавшие подробные
рассказы очевидцев о чужих землях, — что люди эти не постоят уже за кафтан и бороду.
Но в изложении г. Устрялова заметно отчасти стремление выразить известный взгляд; у него нередко попадаются красноречивые громкие фразы, украшающие
простую истину событий; заметен даже в некоторых местах выбор фактов, так что иногда
рассказ его вовсе не сообщает того впечатления, — какое сообщается приложенным в конце книги документом, на который тут же и ссылается сам историк.
Он рассказывал мне про моего отца, про то, как он сошелся с ним, как они весело жили когда-то, когда еще я сидела за книгами и игрушками; и отец мой в его
рассказах в первый раз представлялся мне
простым и милым человеком, каким я не знала его до сих пор.
И вот конец печальной были
Иль сказки — выражусь прямей.
Признайтесь, вы меня бранили?
Вы ждали действия? страстей?
Повсюду нынче ищут драмы,
Все просят крови — даже дамы.
А я, как робкий ученик,
Остановился в лучший миг;
Простым нервическим припадком
Неловко сцену заключил,
Соперников не помирил
И не поссорил их порядком…
Что ж делать! Вот вам мой
рассказ,
Друзья; покамест будет с вас.
«Искуситель» убедительно подтверждает мои слова: как только Александр Михайлович в конце третьей части, после всех заблуждений и самых затруднительных обстоятельств, из которых выпутывается неправдоподобным и непонятным образом, садится в коляску и возвращается домой, в деревню, в
простой, русский быт — все переменяется, и
рассказ автора получает живость, истинность и занимательность.
Чтобы иметь значение пред судом ума, поэтическое произведение необходимо должно заключать в себе мысль: никого, напр., не приведет в восторг
простое перечисление нелюбопытных предметов или
рассказ о каком-нибудь ничтожном происшествии, не заключающем в себе никакого внутренного смысла.
Но Кольцов, свыкшийся с
простой и не совсем привлекательной действительностью, рад был отдохнуть в этом воображаемом мире, рад был помечтать над судьбою романических героев; на него эти
рассказы —
Я постараюсь передать
рассказ моего приятеля, хотя и боюсь, что мне не удастся это сделать в той
простой форме, с той мягкой и грустной насмешкой, как я его слышал.
Автор взял не тип русской
простой женщины, а явление исключительное, и потому
рассказ его фальшив и лишен художественного достоинства.
Марко Вовчок, в своих
простых и правдивых
рассказах, является почти первым и весьма искусным борцом на этом поприще.
Вникнувши в этот
рассказ, мы еще яснее понимаем ту разницу, которая отличает чувства и поступки
простого человека от чувств и поступков людей, [развращенных] неестественным своим воспитанием и положением.
И это не удивительно: с одной стороны — надобность трудиться для своего обеспечения понимается
простыми людьми гораздо живее и осуществляется легче, нежели в высших классах общества, которых члены наделяются достаточным запасом материальных удобств еще прежде своего рождения; об этом мы говорили много, разбирая
рассказ «Маша».
Но мы опять приходим именно к этому
рассказу и в нем хотим показать разницу воззрений на то, что постыдно и что не постыдно в
простом и в так называемом цивилизованном обществе.
Никто не приступил к
рассказу об их подвигах с
простою мыслью: «Бедный человек!
Из всех этих
рассказов, сцен и описаний этого
простого быта без всяких претензий — можно видеть, что, при всей видимой апатии и неразвитости этих людей, есть и у них [что-то гнетущее, от чего они хотели бы избавиться, есть] смутное сознание неудовлетворительности своего положения.
К сожалению, не обладая никакими сатирическими способностями, я могу передать это только в
простой форме
рассказа.
Много на своем веку повидал Степан Ильич, и его
рассказы, правдивые и потому всегда необыкновенно
простые, интересны и поучительны, и молодежь жадно внимает им и остерегается перебивать Степана Ильича, зная, что он в таком случае обидится и перестанет рассказывать.
И засверкали слезы на ресницах Аграфены Петровны. Эти слезы и
простой, бесхитростный
рассказ про «доброго человека» растрогали Марфу Михайловну. Не знала еще она, что сделал Патап Максимыч для богоданной дочки своей. «Хорошо на твоем свете, Господи, — подумала Марфа Михайловна, — ежели есть еще такие люди на нем».
Простым, доступным детскому пониманию языком излагает отец Модест своим малюткам-слушательницам историю Каина и Авеля. Внимательно слушают его
рассказ стрижки.
Предания эти обращались и обращаются не в одном тесном кружке высшего общества; в
простом народе из поколения в поколение передаются
рассказы о браке императрицы с ее подданным и о судьбе их детей.
Катя редко теперь видела его таким, — когда он бросал свой развязный, задирающе-пренебрежительный тон и становился
простым, искренним. Горячо задрожало в душе родное, тянущееся к нему чувство, как в те времена, когда он неожиданно являлся к ним из подполья, — исхудалый, нервный, — и гимназисточка-подросток жадно слушала его
рассказы и толкование жизни.
Он не прерывал ее. Тон ее делался
проще. Было что-то в ее
рассказе и чудн/ое, и наводившее на него род нервного усыпления, как бывало в детстве, когда ему долго стригли волосы.
О нем я слышал много
рассказов, как о человеке, в сущности, очень
простом, даже наивном, несмотря на ту жизнь отшельника и мизантропа, которую он ведет.
Поселяне с любопытством слушали эти
рассказы, по врожденному
простому народу легковерию принимали их за истину и тем более увлекались этими бреднями, что болезнь появилась уже тогда в Новгороде и в округах поселения.
Тони, своим
рассказом, стряхнув прах со своих сандалей или,
проще сказать, желчь, накипевшую в голубиной груди ее, бросилась к Евгении Сергеевне и просила у нее извинения, что встревожила ее своими похождениями.
Часто слушая
рассказы странниц, она возбуждалась их
простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающею с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний, от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его
рассказов состояла в том, что в его речи события самые
простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия.
Я получил и получаю много писем от незнакомых мне лиц, просящих меня объяснить в
простых и ясных словах то, что я думаю о предмете написанного мною
рассказа под заглавием «Крейцерова соната». Попытаюсь это сделать, т. е. в коротких словах выразить, насколько это возможно, сущность того, что я хотел сказать в этом
рассказе, и тех выводов, которые, по моему мнению, можно сделать из него.
Поверит ли читатель такой дикой несообразности: ни одна из газет не осмелилась напечатать моего
рассказа о том, каким
простым и мудрым способом пришел я к удовлетворению моих половых потребностей, находя, что это может повредить их общественной нравственности.